Генеральный директор ВГТРК (июль 1990–ноябрь 1996) Анатолий Лысенко о том, как в новой России появилось ТВ и чем Лужков опаснее Путина 0

Анатолий Лысенко – легендарный создатель «Взгляда», изменившего в 1987 году представления советских людей о том, каким могло быть телевидение, – согласился создавать Всероссийскую государственную телерадиокомпанию, по его словам, только на том условии, что его друг и коллега Олег Попцов станет главным на ВГТРК и именно ему придется общаться «с руководством». Как и Попцов, жаловавшийся в интервью Slon.ru на отсутствие денег, он называет главной проблемой при создании нового телеканала нехватку средств.

В интервью Slon.ru Анатолий Лысенко рассказал о том, как создавать телевидение на руинах Советского Союза, какое обвинение ему грозило в связи с именем Михаила Лесина и чем Юрий Лужков хуже Владимира Путина.

За Ельцина | «Лапти» и первые деньги | Бесконечные разговоры | О даче и сдаче свободы | Примус починяю | Большая потеря | Министр-боксер | Как Муссолини

– Как бы вы охарактеризовали то, как тогда становились руководителями СМИ в ваше время и чем это отличается от того, что есть сейчас?– Совершенно невозможно понять, как становились [руководителями] в 90-х. А раньше – потому, что прорастали: занимали должности редактора, старшего редактора, главного… Типичнейшая биография советского времени – биография главного редактора программы «Время» Григория Александровича Шевелева. Он начал с корреспондента, а поднялся до зампреда «Гостелерадио». Гриша не пропустил ни одного этапа, было такое медленное прорастание, и случайно никто не взлетал. Или Леонид Петрович Кравченко – начал корреспондентом и тоже прошел все ступени.

В 90-м году взлеты были совершенно неожиданные. Я руководил программой «Взгляд». И, когда пошел разговор о российском телевидении, предлагалось несколько кандидатов: Сашу Тихомирова хотели назначить, Беллу Куркову – они были депутатами, подходили по характеру… Мне задали вопрос, не пойду ли я. Я сказал, что первым идти не хочу, и договорились, что, если Олег Попцов будет общаться с руководством, а я – заниматься делом. Он был депутатом, очень любил общаться с руководством, а я этого на дух не переваривал и не перевариваю по сей день. Я люблю общение с руководством, если оно мне симпатично, а, если оно мне несимпатично, что мне с ним общаться? Я сказал, что подумаю. Думать мне не дали – на следующий день меня уволили из системы Гостелерадио СССР. Вернее, так – Борис Николаевич, не спросив, меня назначил, а когда он уже подписал, то меня с Гостелерадио тут же уволили. И никто не спрашивал.

– То есть тогда должность председателя, которым стал Попцов, была больше, чем – гендиректора?

– Да. Мы так рассчитывали, что хождение на ковер было за Олегом, а я оставался директором – разбираться с телевизионными делами.

В общем, все становились случайно – так же как Влад [Листьев] вдруг из корреспондентов стал руководителем. Масса людей была случайных, масса – исчезли, и, в основном, приходил, я бы так сказал, второй-третий эшелон. Обычная история в момент революций. Становились руководителями, а дальше уже время испытывало. Тебя назначали, а правила игры – новые, которые ты сам и должен был писать.

Нас [с Олегом Попцовым] назначили руководителями ВГТРК, а российского телевидения не было, надо было писать от нуля – что такое положение о российском телевидении. Старое положение, Гостелерадио, состояло из пропаганды, из идей марксизма-ленинизма, решений съезда и только где-то на седьмом месте было информирование населения о жизни страны. А тут – все наоборот. В этом была сложность, в этом и был плюс. Вот, скажем, когда меня назначили руководить уже ТВЦ и надо было ликвидировать «2×2», заменить его на новую штуку, было сложно – нужно было набирать людей, выгонять людей, закрывать передачи.– А то, что сейчас так быстро становятся руководителями СМИ, это хорошо?

– Быстро не становятся, это легенда. Другое дело, что сейчас могут назначить богатенькие люди того, кто им нравится – это есть. А так приходят опытные люди, возьми руководителей газет, каналов… У Кости (генерального директора «Первого канала» Константина Эрнста – Slon.ru) – огромный опыт, у [президента ВГТРК] Олега [Добродеева] – еще больше, и на НТВ (у генерального директора НТВВладимира Кулистикова), и у Сашки Пономарева (генерального директора «ТВ-Центра»). Остальных я уже меньше знаю.

ЗА ЕЛЬЦИНА

– А что было сложнее всего при создании российского телевидения?

– Нищета. Нищета в прямом смысле этого слова – у нас не было ни-че-го. И нас было всего несколько человек. Потом нам дали здание – после долгих скандалов, из которого с трудом выехало министерство – Министерство строительства предприятий Урала, Сибири и Дальнего Востока, управление ГУЛАГа это было. Из него вывезли все – осталось только несколько колченогих столов (в прямом смысле, поверь, не вру – обшарпанные столы, которые обычно стоят у вахтерши в ЖЭКе), несколько стульев и то ли 260, то ли 270 портретов Ленина. Плюс одна скульптура – композиция метра на два-три. А это – 90-й год, война между Россией и Союзом.

– И вам надо было поддерживать?

– Естественно, Бориса Николаевича и Россию.

– Это вам ставили как задачу, когда назначали?

– Да, мы пришли с этой целью. Были противниками и Горби, и в какой-то мере – СССР, но, во-первых – противниками Компартии, а те [Гостелерадио] были под партией еще.

– Это было понятно изначально?

– Абсолютно.

– И вам этого не надо было даже объяснять?

– Абсолютно, абсолютно. Там идеологически каждый из нас определялся и все. И я очень благодарен тем, кто пошел за мной. Ведь это не были ребята с улицы, это были очень удачливые карьерные ребята. Если бы Олег Добродеев не пришел к нам, думаю, через полгода бы он руководил программой «Время». Все это прекрасно понимали, что Олег – наследный принц, который вот-вот возглавит программу «Время» (а тогда это – маршальская должность). Но ребята выбирали для себя.

 

«ЛАПТИ» И ПЕРВЫЕ ДЕНЬГИ

– При этом финансирования государство не давало.

– Оно давало. На словах. Видела же фильм о Гайдаре – казна-то была пустая. И когда вставал вопрос – дать деньги нам или детям на лекарства, очень трудно было кричать: дайте нам! Давали по капельке, по крошке, надо было выкручиваться.

– И тогда появилась «джинса»?

– Ты знаешь, нет. На ВГТРК тогда «джинсы» не было вообще.

– Никогда?

– Нет. У нас была очень жесткая система контроля.

Сейчас тебе объясню. Она («джинса» – Slon.ru) была. С самого начала что сложилось? Самые разные системы подхода. Когда рухнула советская власть, с 91-го года считай, первый канал разделился на направления – развлекательное, такое, сякое… У них была техника, они были девушкой с приданым, а мы – ш-ш (свистит – Slon.ru), ничего у нас нет. Система была следующая – каждое направление получило время, которое заполняло своим эфиром. А деньги на эфир получало, продавая рекламу внутри. Все понятно? Отсюда – чемоданы с деньгами, один больше, другой меньше, неучет, конверты и прочее.

У нас с самого начала система была следующая – все время принадлежит компании. Это время мы продаем – «Видео Интернешнл», другим, но денежки идут централизованно. Конечно, какая-то «джинса» появлялась. Отследить – это же очень трудная вещь. Но [когда узнавали] – выгоняли. Влад вынужден был тогда вообще от рекламы отказаться – другого пути не было. Поменялись все руководители направлений, и Влад был вынужден отказаться от рекламы.

– Это причина его убийства?

– Нет. Нет, нет, нет, нет. Думаю, что причина была личная – коммерческая деятельность Влада, я в этом твердо убежден. В чем-то кого-то кинул, где-то что-то пересекся… Он занимался многими делами. Никакой политики там не было.

– А ведь именно благодаря ВГТРК «Видео Интернешнл» стала таким монстром?

– Конечно. Конечно.

– Вы понимали это тогда, когда начинали работать?

– Когда мы начинали работать, ко мне пришел [основатель группы компаний «Видео Интернешнл», ныне покойный] Юра Заполь, показал сто долларов и сказал: «Папа, мы за неделю заработали сто долларов!» Когда все это начиналось, было так смешно. Потом пошло, пошло, пошло. Мне так жаль, что Юрочка умер. Он был чудесный человек, чудесный. Человек с юмором, чудесный, светлый, хороший человек.

Мы с ним раз в три месяца садились и начинали торговаться, сколько они должны денег переводить ВГТРК. Я неплохо знал экономику, ну и Юрка – тоже. И вот мы сидели, считали, а в промежутках говорили об истории, шахматах, теннисе. Это длилось часов по пять, [бывало, что] два-три дня такой торг был!

За два месяца до смерти позвонил. «Что ты делаешь?» – говорю. «Ой, пап, учусь играть в гольф и так спину потянул». В Англии он был. А это болела уже не спина, и за три месяца буквально он сгорел. Это несправедливо было. Помню, как стоял Егор [Гайдар] у гроба, они ж на одной парте с Юрой сидели. А потом – Егор, так же не вовремя. Уходящая натура, к сожалению, мы все. Как говорил Георгий Аркадьевич Арбатов: «Ну что, Толечка, пока. На чьих похоронах встретимся в следующий раз?» Встретились на похоронах Арбатова.

Поэтому другое телевидение должно быть. У меня дома лежит цикл, последний, который я делал, – «Их двадцатый век». Это рассказ о самых разных людях – журналист Гальперин и художник Ефимов, адмирал Амелько и маршал Белов, Арбатов, Добрынин, Феоктистов, Сергей Владимирович Михалков, Андрей Вознесенский, Славик Голованов, самые-самые разные. И так смотришь и понимаешь, что из всех, у кого брал интервью, в живых осталось двое. Это – уходящая натура, ушедший век, а с ним и ушедшее телевидение.

– А что нужно знать, чтобы понимать, каким было при вас телевидение?

– Советское телевидение. Со всеми плюсами и минусами. Как советское кино. Как советский театр. Получше, чем советская литература – очень мало выжило. Но оно соответствовало времени и месту.

– А ВГТРК при вас?

– ВГТРК при нас – это краткий глоток абсолютной свободы.

– Почему вы ушли?

– (Задумывается). Не нашел общего языка с новым руководством.

– С [следующим главой ВГТРК] Эдуардом Сагалаевым?

– Да.

– А не под выборы ли было назначено новое руководство?

– Нет, нет, нет, нет.

– И ничего не скажете больше по этому поводу?

– А больше и говорить нечего. Исключительно с этим было связано. С выборами никак не было связано.

– Не повторится больше [«краткий глоток свободы»]?

– Нет. Думаю, что нет. Если повторится, то по-другому.

– Как же создавать телевидение, не имея денег?

– Создавали. Хочешь жить – умей вертеться.

Основная проблема – деньги: идей – море, а денег нет. Нет техники, а купить ее – нет денег, нет пленок. Для того чтобы обеспечить свою передачу и вообще работу, Тема Боровик объехал всех зарубежных корреспондентов здесь – у него были очень хорошие вязки. А у них по технологии было так – записывали кассету, выбрасывали. А у нас записывали раз сто. Тема объехал всех, собрал штук 150 кассет, и мы на этом жили. И каждый что-то искал, искал.

– Это был драйв?

– Да! Больший драйв я не испытывал. Мы обратились к производителям (когда уже появились производители), к местным студиям кино, мы договаривались с ним, где-то платили копейки. Я помню, сколько стоили «Улицы разбитых фонарей», которые снимали для нас питерцы. Первые серии стоили тысяч 8 долларов, всего-навсего, а они по сей день идут.

Искали производителей – заполняйте время. Так мы вытащили на экран «Формулу-1». Мы не очень понимали, уступая время свое, а они были очень умные – вкладывались. У нас считали, что «Формула-1» к нам не относится, что это – про аристократов каких-то. В 1993 или 94 году один из вице-премьеров говорил, что «Формула-1» никогда не будет популярна. А сейчас посмотрите, сколько журналов выходит! Тогда никто из нас не знал, что будет столько машин. Нам принесли «Формулу-1» – уже с рекламой. Показывать ведь ее очень дорого (сейчас, думаю, право показа стоит несколько миллионов долларов), а мы получали якобы за так, но с рекламкой фирмы Michelin. Мы считали их глупыми – кому Michelin нужны, у нас есть Московский шинный завод, есть «Жигули». Мы два года их крутили. Они разработали почву, также как всякие Sniсkers, Bounty – те, кто поумнее. Когда они стали появляться, мы ничего другого не знали. Мы были «лапти».

БЕСКОНЕЧНЫЕ РАЗГОВОРЫ

– Как вы представляли себе телевидение, которое хотели делать?

– Да никак. Интересное телевидение, общечеловеческих ценностей, беспартийное, демократичное, в котором сталкиваются разные мнения, есть дискуссии. Дурачки!

– Это все очень сложно сейчас представить, но как описать читателю то ощущение времени?

– Это дикое время – все неофициально, все друзья, все на ты.Это был совершенно другой коллектив. Что значило попасть к председателю Гостелерадио? Люди, поработавшие всю жизнь, могли никогда не видеть председателя. Вершиной было попасть к главному, и то не во всех редакциях. А здесь…

Получилось так, что, когда министерство уехало, ко мне пришли и попросили: «Возьми секретаршу, которая работала у министра, опытный секретарь, очень хорошая женщина, милая, живет рядом – ей не хочется уезжать». У меня никогда прежде, естественно, секретаря не было. Валечка пришла ко мне (мы с ней отработали 15 лет, она со мной уходила в пенсию). И, конечно, решила, что попала в компанию сумасшедших. До этого – министры. А тут врывается бородатый человек с вылупленными глазами и орет: «Лысый на месте?» «Кто?» «Анатолий Григорьевич». Она же не понимала, что это контора, в которой нет понятия дистанции, должности.

– Понятно, что не было создания опыта телевидения в новой России…

– Ни у кого не было.

– … а вы смотрели западные образцы?

– Нет, во-первых, у меня просто не было времени. Мы работали по 15–16 часов, а был и год, когда я жил за кабинетом (ребята мне сделали там квартирку). Во-вторых, не знали языка. А в-третьих, что это мы будем у них учиться? У нас телевидение значительно интереснее.

Конечно, тогда руководство уделяло очень много внимания творчеству. Тебя могли поймать в туалете, куда ты мечтал выскочить, и начиналось обсуждение, как должна выглядеть передача. [Борис] Берман вспоминает, что он как-то ездил со мной на лифте вверх-вниз полчаса – обсуждали передачу.

– Нельзя было выйти?

– Выйдешь – тебя схватят. Другие уже сторожат, и хорошо, если тебя поймают на выходе, когда ты до туалета короткими перебежками добежишь…

– А творческие открытия какие были?

– А это и было творчество. С тем же Темой [Боровиком]… Приезжал он поздно вечером и мы могли до двух-трех часов ночи обсуждать. Так появилась передача «Совершенно секретно», потом – «Двойной портрет».

– Сейчас, вспоминая то время, что вспоминаете больше всего? Какие программы? Каких ведущих?

– Прежде всего вспоминаю желание поспать. Поспать, почитать – на это времени не было. С одной стороны, было ощущение непрерывного кайфа, а с другой – непрерывной работы.

В чем-то руководить – интересно, но интереснее, конечно, придумывать. Самый большой кайф мне доставляло придумывать. Мы сидели с Сережей и придумывали передачу «Сергей Соловьеврассказывает». Я знаю Сережу долгие годы, компанию, в которой собирались, знал, как он умеет рассказывать. Я к нему пришел: «Вот твое время – полчаса, ни во что не вмешиваюсь. Сергей Соловьев рассказывает о людях, которых он видел». Так родилась передача «САС», она возобновилась сейчас на «Культуре».

При жизни успели записать лекции [Юрия] Лотмана. Генка Хазанов снял потрясающий фильм. Вот это было очень интересно – придумывать, гораздо интереснее, чем «ну дайте деньги, ну подайте».

Когда ты руководитель, ты становишься профессиональным нищим. Я приходил, орал, ругался с министрами, но я же понимал, что они не дают не потому, что не любят телевидение или меня, а потому что нету! Правительство Гайдара пришло к власти, не имея вообще ничего. Я не понимаю вообще, как этому правительству удалось избежать революции. Все забыли уже, что были табачные бунты, когда в Питере перекрывали улицы и начинали бить милицию, что были бунты стирального порошка. Ничего не было, все профукали! Как удалось Егору избежать революции?.. Время пройдет, и Егору, и Борису Николаевичу памятники нужно поставить – как избежавшим кровопролития. Чем можно было удержать республики? Армии нет, денег нет, ничего нет!

О ДАЧЕ И СДАЧЕ СВОБОДЫ

– Вы согласны с той точкой зрения, что свободу дали, что она не была завоевана?

– Нет. Я бы сказал, что она была завоевана. Были созданы такие условия, при которых удержать власть уже было невозможно.

– Разве не была спущена сверху журналистская свобода?

– Старт был сверху, а дальше шел неуправляемый процесс. Те, кто дал старт, не очень понимали, чем все кончится. В этом и была трагедия. Хорошо ведь, когда все планируется, а тут все было спонтанно. Конечно, старт был дан сверху, тот же «Взгляд» – с рекомендацией ЦК партии.

– И как до вас это доводили?

– Никак. «Ребят, надо делать информационно-развлекательную молодежную программу».

– Это – Александр Яковлев?

– Сколько я Александра Николаевича ни спрашивал, он смотрел хитрыми глазами, ухмылялся и говорил: «Давай лучше поговорим о книгах». Он любил книги, я любил (называл меня Книгоношей). Я его много лет спустя его спрашивал про авторство идеи. Его идея, его идея. Конечно, это была идея самого Яковлева. А до нас довело руководство Гостелерадио. Идея была передана [нашему] руководству, оно дало ее нам, а дальше мы начали работать, не понимая, во что это выльется. Само развитие, все происходящее и публика подталкивали.

– Почему все-таки возникла эта идея – дать свободу?

– А прекратили глушение, и надо было отвлечь молодежь от западных станций. Считалось, что, если мы дадим им информацию и музыку, мы отойдем от этого. А мы дали вначале развлекушечку, а потом оказалось, что людям нужно другое.

– И в итоге – бесконечные истории с окриками сверху, с закрытиями «Взгляда»…

– Ну, это всегда, это даже интереснее работать. Когда перед тобой все двери открыты, даже неинтересно. Как говорил Володечка Соловьев, мой любимый, самое главное – это спор с самим собой.

– Получается, что телевидение возникает только тогда, когда нужно власти?

– Так-то оно, конечно, «так» возникало.

– А нет ли у вас ощущения, что сдали эту свободу?

– Давно!

– Когда это произошло?

– Начиная с 2000-х – вообще, конец. Ее пытались пристроить, укоротить. Управляемая демократия – это очень сложная штука, не для нашей страны. Общество должно созреть для демократии. Не созрело, к сожалению. Не созрело.

– Почему отдали?

– Исторически. Вот мы кричим: гражданское общество, гражданское общество, а в России не было граждан никогда. Никогда! Граждане России существовали с февраля 1917-го по январь 18-го, когда разогнали Учредительное собрание, а фактически – по 7 ноября 17 года. Вот пять месяцев, когда были граждане России. До этого – подданные царя-батюшки, подданные Российской империи, а потом –советские граждане, вот и все. Не было в стране гражданского общества, а оно должно созреть, прорасти. Совсем другое, когда английский парламент руководствуется инструкцией, подписанной Иоанном Безземельным, которой лет 600–700.

Я всегда ругался с Олегом Попцовым. «Я мечтаю выстроить «Би-би-си», – говорил он. «Сначала надо выстроить Англию», – говорил я, а уж когда она есть – выстроить «Би-би-си». Не бывает такого, что есть «Би-би-си», а вокруг – деревня Гадюкино. Не бывает. Но я оптимист, я верю в 20-летних. Может, это не совсем то общество, которое я хочу, но со временем все равно все придет к тому, что должно быть.

Мы очень плохо знаем историю. Нигде в мире сразу не происходило. Я помню, в 90-е как-то очень ругался с немцами. Фонд [Конрада] Аденауэра приехал: «Мы знаем, как строить демократию». Через губу учили – пока не послал их на три буквы и не сказал, что они не знают. У них демократия строилась, как и в Японии, в условиях оккупационного режима, в 45 году, хотя им было значительно проще строить демократию, чем нам: у них демократия закончилась в 33-м, и с 33-го по 45-й была диктатура, 12 лет. А у нас-то – 75, поколения поменялись!

Не будем оправдывать товарища Шиккльгрубера, но в Германии немцев немцами было уничтожено на порядок меньше, чем мы уничтожили своих в лагерях. А сколько еще сбежало от нас? С 17-го по 22-й сбежали и погибли практически две трети лиц с образованием, а потом – 34-й, 36-й, 37-й… Элита страны ушла, а потом еще война…

Я верю, что будет медленный процесс. Оккупация? Но и в этом случае надо быть немцами. Я помню отца приятеля, который был комендантом немецкого города. Он рассказывал, что издал приказ сдать оружие. И немчура сдавала. Пришел какой-то старикашка – с вопросом, сдавать ли ему дуэльный пистолет XVII века.

А у нас? Ведь пушку в погребе припрячут и пулемет на чердаке – на всякий случай. Первый признак демократии – не ходить на красный свет. На пустой Унтер-ден-Линден, в час ночи, когда машин и в помине не было, я пошел на красный свет. Сзади слышу: «verfluchtes russisches Schwein» – «проклятая русская свинья». Стоит пьяный немец, сволочь. Пьяный-то пьяный, а на красный свет не пойдет.

– И что вам дает основания оптимистом быть? Как раз ведь об обратном рассказываете.

– То, что эти ребята живут уже по канонам среднеевропейским. Они не верят ни в бога, ни в черта, не боятся работать, не надеются на родителей, на комсомол и, к счастью, не надеются на государство. Они надеются сами на себя. А жить в джунглях могут те, кто воспитан в джунглях.

ПРИМУС ПОЧИНЯЮ

– Вы могли бы сказать, что телевидение при вас было свободным?

– Да, до 92–94 года. Все, дальше началось. Вообще в обществе телевидение не может быть свободным. Оно зависит от одной простой вещи – от того, кто платит деньги. Вот купи камеру на свои деньги и снимай ТВ. Оно будет свободным, то есть будет подчиняться только тебе. Но если ты купишь камеру на деньги родителей и начнешь делать телевизионную программу, критикующую родителей, это вызовет, думаю, непонимание.

– Что вы имеете в виду под 94 годом? Это война в Чечне или что-то другое?

– Нет, в 94-м начались активные вмешательства в нашу деятельность.

– Ну приведите хоть один пример!

– Сейчас очень трудно сказать: настолько это давно было, что уже не помнится. В это время руководство начало больше задавать вопросов. А сказать конкретно – трудно, да и черт его знает, было конкретно или не было.

– А по поводу войны не было конфликтов?

– У меня нет.

– У Олега Максимовича?

– Да тоже думаю, что не было никаких. Сейчас Олег будет рассказывать, каким образом гнобила власть, но на самом деле ничего этого не было. Это все – красивые легенды, чтобы представить – вот, мы там боролись. Нет, это все не совсем правда будет.

– В это же время появилось НТВ. Вы почувствовали в них конкурента?

– Конечно.

– Какова роль НТВ? До сих пор ведь нет единого мнения, и до сих пор так о нем спорят.

– А какое единое мнение может быть? Это был интереснейший проект. Мне очень жаль, что он погиб. А в начале оно было эталоном качества информации, вот чем оно брало. Потом, к сожалению, НТВ стали использовать для сведения разного рода политических счетов.

– Что стало причиной гибели того НТВ?

– Просчитались тогдашние владельцы НТВ. Они решили, что могут ставить условия государству, будучи зависимым от государства, потому что государство – за то, что они его поддерживали – достаточно с ними расплачивалось. Казалось, что должно платить и дальше, но этого не произошло.

– А какие условия?

– Они получили тогда кредит огромный. А когда берешь кредит, надо думать, как будешь расплачиваться.

– Да, но ОРТ тоже взяло кредит на 100 миллионов долларов и не вернуло его спустя много лет после разгрома НТВ.

– ОРТ и не возбухало. ОРТ было весьма лояльным, правильно? Если бы те не возникали – то же самое, ничего бы не было.

– Ясно. Получается, что вы в том конфликте были на стороне Михаила Лесина?

– Вы знаете, я не был ни на чьей стороне. Я считал, что есть правила игры, по которым приходится играть – нравится или не нравится. А они эти правила в какой-то мере нарушили.

– А вы чувствовали, что вы – подчиненный?

– Конечно, а как же? И давили. А есть еще очень сложная штука – цензура друзей, когда тебе звонят: «Старичок, ну ты понимаешь, не надо этого сейчас».

А иногда и действительно не надо. Телевидение – опасная вещь, которая на местах может вызвать такой взрыв! На рубеже советской власти – не было ничего еще, ни «Взгляда», ничего – был журналист, очень талантливый и рано умерший. Он сделал материал о сексуальной раскрепощенности. Тогда ж только-только начали говорить о том, что, оказывается, в стране секс есть. И он сделал интервью со студенткой в Алма-Ате, когда она, 21-летняя, рассказала о том, что у нее было три или четыре партнера, не больше. (Сегодня это, может, анекдотично звучит.) И говорила она о том, что, в принципе, ей понравилось, что ничего страшного в этом не видит, что потом выйдет замуж. Он этот сюжет привез. Я посмотрел и сказал, что не пущу. Ну и началось: я – агент ЦК КПСС, зажимаю горло демократии… Упирал на то, что она сама говорит, никто не заставляет. Но она – дура! Ну не понимает, что ее появление на экране – это смертный приговор, что она, естественно, вылетит из комсомола, из института, отправится домой, а дома, в шахтерском поселке, понятно, как ее встретят. Кранты девке будут! Долгий был скандал. Кончилось тем, что материал пошел с закадрированным лицом и смикшированным голосом. Только вышел в эфир, как через пять минут звонит мне председатель Гостелерадио Казахстана: «Толь, мне тут из ЦК позвонили. А откуда девица? Надо ж принимать меры». «Не знаю», – говорю. И должен журналист думать о будущем, о том, можно ли это давать или нельзя?

Всегда нужно очень тщательно взвешивать. Всегда правда имеет две стороны, ты должен думать, как слово отзовется. Легче всего сказать, призвать: «Все на улицу!». А кто будет перевязывать потом?

– Но ведь показывать правду – это не то же, что призывать на улицу.

– Ради чего ты показываешь правду? Ради того, чтобы показать правду? Ты же показываешь правду ради чего-то, цель-то у тебя есть.

– Отображать действительность.

– «Отображать»! Просто так отображать? Знаешь, как у Маяковского в «Клопе» – театр не отображательное зеркало, а увеличительное стекло. Показ по телевидению есть общественная акция. Вот ты показала. А дальше?

Во-вторых, показать объективно ты не можешь: зритель не объективен. Когда были армяно-азербайджанские конфликты, знаешь, отчего зрители бунтовали? От объявлений о погоде: «В Ереване –плюс семь, в Баку – плюс девять». «А-а-а, почему сначала говорят в Ереване, а потом в Баку». Завтра: «В Баку – столько-то, в Ереване – столько-то». «А-а-а!» И где справедливость? Как только национальных дел касаешься – вообще кранты.

– А кто считал возможным вам звонить?

– Ой, все! В телевидении же все понимают. Есть интересы партийные, есть личностные, есть интересы бизнеса, а есть приятельские, а ты должен развести всех и по возможности ограничить их влияние на тех, кто внизу. Вот всё, извини меня, говно, должно вылиться на тебя, и вниз его переливать не надо. Легче всего вызвать [из тех, кто ниже]: «Та-та-та!», а приходится [говорить тем, кто звонит]: «Ну да, сволочь. Ох, щас я их, ох, щас я его разорву!» Вызываешь [того, кто внизу]: «Твою мать, тщательнее надо, тщательнее. Вот там ты прокололся и тут прокололся». Звонишь [тому, кто вверху]: «Ну, старик, я его вызвал – на месяц лишили премии». (А никакой премии и не было). В этом и есть противность руководства – приходится все время так.

У нас было огромная сложность: Олег [Попцов] был депутатом, а он – человек конфликтный, и масса депутатов его на дух не переваривала. Ненависть к нему они переносили на российское телевидение. А я все время изображал, что моя профессия – примусы починять: «Что вы говорите? Да? Хорошо, я учту. Да, конечно!» (А про себя: «Да пошел ты!») Я все время говорил ребятам: учитесь, как мушкетеры – «пиф-паф, уноси готовенького» – один укол и капля крови. Не надо работать с топором за святую Русь. Тщательнее надо.

– Ельцин звонил?

– Нет. Борис Николаевич никогда не звонил. Его накручивали: «Вот посмотрите, это видите?» Самое гнусное – это окружение, а руководители обычно спокойные люди.

– Помню, как-то Борис Немцов объяснял поведение Ельцина, того, что он не пытался влиять на СМИ, тем, что Ельцин просто ничего не видел, не смотрел.

– Нет, абсолютно. Его это не колыхало, а вот окружение пыталось его завести.

– И что тогда происходило, когда его заводили?

– Ну что? – ну, облаяли тебя. Ну, я понервничаю. Вот собирались меня выгнать из партии, снять с места работы, еще во «Взгляде». Я историю эту уже двадцать пять раз рассказывал. Не выгнали, я сам ушел из партии, а вот рожа, к сожалению – кривая, поползла. Ну, сердце жмет, производственная травма это…

Руководитель должен быть толстокожим. Человек с тонкой душевной организацией долго на телевидении руководителем не продержится. Надо уметь психануть, иногда – обидеться. Это же тоже искусство. Есть люди, которых нужно облаять, есть те, кого можно только матом, а есть такие: «Иди-иди, ох, сердце болит, не могу. Так нехорошо мне после вчерашнего». И он пойдет – переживать от того, что тебя довел до сердечного приступа. К сожалению, это тоже искусство, и ничего хорошего в этом нет.

БОЛЬШАЯ ПОТЕРЯ

– В то время стали появляться первые частные станции: и ТВ-6 Эдуарда Сагалаева, и Ren TV Ирены Лесневской. Как это вы воспринимали, будучи государственным каналом?

– Прекрасно воспринимал. Есть конкуренция, достаточно интересные были каналы. С ними интересно было работать. Считаете, что были врагами? Нет.

– А политически не расходились настолько, чтобы перестать дружить?

– Нет, тогда все работали приблизительно на одном поле. Политические конфликты между каналами были в очень короткий период, когда [был конфликт на уровне] Россия – СССР.

– Чем вы отличались от ОРТ, первого канала?

– ВГТРК была российской, ОРТ – советским до 91-го года, а дальше – ничем, дальше началась нормальная конкуренция. Там сидел Егор Яковлев и Александр Николаевич Яковлев, а здесь – мы.

Я не очень верю во вражду, связанную с политикой. Есть вражда, конкуренция – творческого плана, кто кого увел.

– А денежного плана нет?

– Нет.

– Неужели? Только на творчестве конфликты основаны?

– Тогда деньги, знаете, какую роль играли? У каждого были свои источники. А сейчас рейтинг, деньги имеют большее влияние – большая прибыль, – но я бы не видел это определяющим. Скорее – рейтинг, скорее – популярность. Да, в какой-то мере это сказывается на деньгах.

– Переманивали звезд?

– Конечно. Егор увел, подлец, Олега Добродеева. Олег пришел ко мне и говорит: «Анатолий Григорьевич, я ухожу к Егору Яковлеву». Мне так стало нехорошо, сердечный приступ, буквально: «Олежа!» «Мне Егор сказал, что обеспечивает абсолютную свободу, никаких указаний» (а с Попцовым у него были конфликты– тот любил вмешиваться). Я сказал: «Олеж, не бывает полной независимости на телевидении». Через какое-то время в интервью он сказал, что Лысенко оказался прав. Потом он ушел к Гусю…

Уводили, да, но для меня самая большая потеря была – потеря Олега Добродеева.

– А сейчас, сравнивая ту работу Олега Добродеева и нынешнюю…

– Ты понимаешь, нельзя эти вещи сравнивать. Во-первых, прошло 20 лет. За 20 лет меняется страна, меняется телевидение, человек. Смешно же нас сравнивать – 30-летнего и 50-летнего. Черчилль про это гениально сказал: кто не был либералом в молодости, у того нет души, а кто не стал консерватором в старости, у того нет мозгов. Нельзя сравнивать. Разное время – разные люди.

– Не жалеете, что не руководите телевидением?

– Не-е-ет. Во-первых, уже сил на это нет. Во-вторых, это не очень интересно. Если бы можно было руководить, только придумывая – это да, а чтобы отвечать за что-то, за кого-то… Предпочитаю смотреть со стороны. Иногда к этому прислушиваются, иногда нет. Положение у меня хорошее – городской сумасшедший, ихтиозавр, что с него взять, дедушка…

– Легенда…

– (Иронично) Легенда, да. Миф. А в качестве легенды, знаете, что приводится? Робин Гуд и Атлантида. Робин Гудом я уже был, а Атлантида чем хороша? Утонула она. В любом случае, все в прошлом, надо вовремя уходить.

– А о том, каким стало телевидение, не жалеете?

– Оно не мое – да, но оно и не может быть моим. Я представитель другого поколения, другой страны. Немножко жалею, но сегодня то телевидение невозможно: зритель другой, страна другая. Телевидение, рассчитанное на страну, не может быть рассчитано на 84-летнего человека. Да, должны быть каналы, рассчитанные на таких пожилых людей, для которых показ «Офицеров», «Веселых ребят», «Свинарки и пастуха» вызывает ностальгию и слезы.

– Почему раньше можно было делать телевидение, исходя из лучших представлений о человеке, а сейчас надо ориентироваться на низ?

– То телевидение было сугубо идеологическим, и там был человек таким, каким мы его хотим видеть. «Как по телевидению», «как в кино», – говорили мы, понимая, что жизнь – другая. И выступление по телевидению было общественным, никто не говорил «я», говорили: «мы, советские люди», «мы, свинарки». Сегодня на телевидении – «я».

Кроме того, говорить о негативе легче. Затем это была и реакция на то, что все годы говорили, что все хорошо. «Проклятые демократы, поезда сходить с рельсов стали». А они всегда сходили, я это знаю как сын железнодорожника. Все это было, и убийств по бытовухе было не меньше – по пьяной лавочке, и грабежи были, все было. Другое дело – не сообщали. Сегодня никак уже не скроешь, а раньше – легко перекрывался крантик.

Очень много людей сделали карьеру на негативе. Получил прослушку – напечатал…

МИНИСТР-БОКСЕР

– В том числе, и ваши [распечатки].

– В том числе, и мои. Я даже в суд подавал на [тогда – игрока рекламного рынка Сергея] Лисовского. Меня обвиняли в том, что я хотел убить [тогда – министра печати Михаила] Лесина.

– А вы не хотели?

– Он меня папой зовет, и я к нему отношусь, действительно, как к родному сыну. Мне следователь говорит: «Вы хотели избить Лесина». А я представил себе себя, бьющего Лесина-боксера, который здоровее меня… А поймали мой разговор с Юрой Заполем: мол, видел Лесина и кроме желания плюнуть в морду и долго бить ногами, ничего нет. Почему? Потому что он, подлец, приехал из санатория, выправил нос, загорелый, похудевший. Такой симпатичный! А тут я сижу – замотанный, затраханный, и, когда я его увидел, подумал: «Удавил бы». А в перехвате это выглядело как желание покуситься на министра печати.

– И это Лисовский организовал?

– Говорят, что Лисовский, черт его знает.

– Организовал публикацию?

– Нет. Это мне следователь показывал.

– Не публиковалось?

– Нет. Во время следствия это было. Хотя, может, печаталось.

– А я говорю про распечатки, которые на compromat.ru публиковались – ваши с Лесиным переговоры.

– Может быть.

А Лесина тогда тоже спрашивали: правда, мол, Лысенко вас хотел убить?

КАК МУССОЛИНИ

– Вы думаете, счастливее вы сегодняшних молодых тем, что застали то время?

– Я вообще счастливый человек. Я сделал все, что хотел. Все, практически! Я очень доволен своей работой на заводе, тем, что попал на телевидение. В моей жизни ничего не должно было произойти, а оно произошло. Я доволен, что работал на телевидении в блестящей редакции, что мне удалось сделать много работ, программ, что у меня были и есть чудесные друзья. Я доволен тем, что руководил каналом, единственный на телевидении, кто сделал два канала. Я доволен, что работал в правительстве Москвы. (С ноября 1996 по март 2000 Лысенко – председатель комитета по телекоммуникациям и СМИ правительства Москвы – Slon.ru). Доволен тем, что руковожу академией. Доволен женой, внуком. Недоволен ногами, глазами. Недоволен тем, что старею.

– Про ТВЦ мы ни слова не сказали еще. (До июня 99 года Лысенко был членом совета директоров ТВ Центра – Slon.ru.)

– А это было вторично. Уже было немножко легче работать, имея прежний опыт.

– Это была просьба Лужкова [прийти]?

– Да. Его приглашение. Думаю, скорее, меня звали не как телевизионщика, а как политтехнолога, но с использованием телевидения. Это дало колоссальный опыт. Я получил огромное удовольствие оттого, что увидел механизм государственный, действуя внутри, почувствовал себя чиновником, поработал. Интересно было.

– Как звучала задача?

– Создать телевидение Москвы. Официально. А второй план никогда не говорили – он был понятен без слов.

– Какой?

– Сделать Лужкова президентом. Я очень доволен, что это нам не удалось сделать. Очень доволен. [Иначе] было бы страшновато.

– Почему?

– Юрий Михайлович ближе к Муссолини, чем к демократу. И не надо удивляться: Муссолини был демократом в одно время, он же был лидером социалистов Италии.

– Хуже Путина?

– Трудно сказать. В свое время я очень поддержал. Во-первых, я верил всегда в нюх Бена. Не знаю, не знаю. Если он во второй раз не придет – я готов все принять, если пойдет система смены (это очень важно для страны, в чем гениальность Бена – в том, что он ушел. Это очень важная вещь).

– То есть, если Путин не вернется, вы ему прощаете все?

– Все – нет, я не всепрощенец. Он выполнил свою задачу, в какой-то мере. Хотя эта задача – на 15–20 лет еще.

– И Лужков, по-вашему, был бы хуже?

– Хуже. Он склонен к авторитаризму. И затем – колоссальное влияние окружения. И опасность Юрия Михайловича в том, что он популист.

— А канал, который вы создали, вам нравится?

— Сегодня? Да. Я считаю, что Саша Пономарев очень хорошо работает, он выдерживает курс. Я считаю, что интеллигентный канал.

«ЛАПТИ» И ПЕРВЫЕ ДЕНЬГИ